Читаем без скачивания Ночной ветер[сборник] - Владимир Карпович Железников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тогда я не возражаю, раз такое дело, — сказал я.
— Спасибо, — ответил Княжин.
За три месяца он не пропустил ни одного занятия физического кружка. А потом вдруг перестал ходить. И на уроках он был рассеянным и даже похудел.
— Княжин, — спросил я, — почему ты бросил кружок? Не успеваешь?
Он поднял на меня глаза. Это были глаза другого человека. Они были не отчаянные, а печальные и потеряли голубой цвет.
— Я ещё буду ходить, — ответил он.
Лёвушкин мне сказал (он подружился с Княжиным):
— У него большая неприятность. Рассказать не могу, но большая неприятность.
Я решил поговорить с Княжиным на днях, но случай свёл нас в этот же вечер. Я стоял в книжном магазине у прилавка и вдруг услыхал позади себя знакомый голос:
— Есть что-нибудь новенькое?
— Мальчик, — ответила девушка-продавщица, — не может быть каждый день что-нибудь новенькое. Ты заходил бы раза два в неделю.
Я оглянулся. Передо мной стоял Княжин, но что-то незнакомое было в выражении его лица. Я сразу не догадался, а потом понял: у него на носу красовались очки. Маленькие, ребячьи, очки в белой металлической оправе.
Минуту мы стояли молча. Княжин стал пунцово-красным, у него покраснели щёки, уши и даже нос.
— А, Княжин, — сказал я.
Больше я не успел ничего добавить — он пустился наутёк.
Я бросился за ним.
— Княжин! — крикнул я. — Княжин, постой!
Какой-то мужчина посмотрел на меня, а женщина крикнула:
— Держи мальчишку!
Тогда Княжин остановился. Он не смотрел на меня, снял очки и низко опустил голову.
— И тебе не стыдно? Мало ли людей носят очки и совсем не стыдятся этого. Прости меня, но, по-моему, это глупо.
Он промолчал.
— Убегать из-за такой ерунды. А Лёвушкин говорил: «У Княжина большие неприятности». Чепуха!
Тогда он поднял голову и тихо сказал:
— А ведь меня теперь в лётчики не возьмут, я узнавал — близоруких не берут, и космические корабли мне не водить Я эти очки ненавижу.
Ах, вот в чём дело! Вот почему он такой несчастный и похудевший. Разлетелась в куски его первая мечта, и он страдал. Один, втихомолку.
— Зря ты так мучаешься, — сказал я наконец. — Полетишь на космическом корабле астрономом, инженером или врачом.
— Значит, вы думаете, я всё же могу надеяться? Могу? — Он ухватился за мои слова с радостью. — Как же я сам не сообразил? Просто дурак, это совершенно точно.
Он был такой счастливый! А я подумал: «Хорошо, когда у человека ясная цель в жизни и всё впереди».
Девушка в военном
(рассказ)
Почти целая неделя прошла для меня благополучно, но в субботу я получил сразу две двойки: по русскому и по арифметике.
Когда я пришёл домой, мама спросила:
— Ну как, вызывали тебя сегодня?
— Нет, не вызывали, — соврал я. — Последнее время меня что-то совсем не вызывают.
А в воскресенье утром всё открылось. Мама влезла в мой портфель, взяла дневник и увидела двойки.
— Юрий, — сказала она. — Что это значит?
— Это случайно, — ответил я. — Учительница вызвала меня на последнем уроке, когда почти уже началось воскресенье…
— Ты просто врун! — сердито сказала мама.
А тут ещё папа ушёл к своему приятелю и долго не возвращался. А мама ждала его, и настроение у неё было совсем плохое. Я сидел в своей комнате и не знал, что мне делать. Вдруг вошла мама, одетая по-праздничному, и сказала:
— Когда придёт папа, покорми его обедом.
— А ты скоро вернёшься?
— Не знаю.
Мама ушла, а я тяжело вздохнул и достал учебник по арифметике. Но не успел я раскрыть его, как кто-то позвонил.
Я думал, что пришёл наконец папа. Но на пороге стоял высокий широкоплечий незнакомый мужчина.
— Здесь живёт Нина Васильевна? — спросил он.
— Здесь, — ответил я. — Только мамы нет дома.
— Разреши подождать? — Он протянул мне руку: — Сухов, товарищ твоей мамы.
Сухов прошёл в комнату, сильно припадая на правую ногу.
— Жалко, Нины нет, — сказал Сухов. — Как она выглядит? Всё такая же?
Мне было непривычно, что чужой человек называл маму Ниной и спрашивал, такая же она или нет. А какая она ещё может быть?
Мы помолчали.
— А я ей фотокарточку привёз. Давно обещал, а привёз только сейчас. — Сухов полез в карман.
На фотографии стояла девушка в военном костюме: в солдатских сапогах, в гимнастёрке и юбке, но без оружия.
— Старший сержант, — сказал я.
— Да. Старший сержант медицинской службы. Не приходилось встречаться?
— Нет. Первый раз вижу.
— Вот как? — удивился Сухов. — А это, брат ты мой, не простой человек. Если бы не она, не сидеть бы мне сейчас с тобой…
* * *
Мы молчали уже минут десять, и я чувствовал себя неудобно. Я заметил, что взрослые всегда предлагают чаю, когда им нечего говорить. Я сказал:
— Чаю не хотите?
— Чаю? Нет. Лучше я тебе расскажу одну историю. Тебе полезно её знать.
— Про эту девушку? — догадался я.
— Да. Про эту девушку. — И Сухов начал рассказывать: — Это было на войне. Меня тяжело ранили в ногу и в живот. Когда ранят в живот, это особенно больно. Даже пошевельнуться страшно. Меня вытащили с поля боя и в автобусе повезли в госпиталь.
А тут враг стал бомбить дорогу. На передней машине ранили шофёра, и все машины остановились. Когда фашистские самолёты улетели, в автобус влезла вот эта самая девушка, — Сухов показал на фотографию, — и сказала: «Товарищи, выходите из машины».
Все раненые поднялись на ноги и стали выходить, помогая друг другу, торопясь, потому что где-то недалеко уже слышен был рокот возвращающихся бомбардировщиков.
Один я остался лежать на нижней подвесной койке.
«А вы что лежите? Вставайте сейчас же! — сказала она. — Слышите, вражеские бомбардировщики возвращаются!»
«Вы что, не видите? Я тяжело ранен и не могу встать, — ответил я. — Идите-ка вы сами побыстрее отсюда».
И тут снова началась бомбёжка. Бомбили особыми бомбами, с сиреной. Я закрыл глаза и натянул на голову одеяло, чтобы не поранили оконные стёкла автобуса, которые от взрывов разлетались вдребезги. В конце концов взрывной волной автобус опрокинуло набок и меня чем-то тяжёлым
